Огненный суд [Литрес] - Эндрю Тэйлор

class="p1">Очень медленно, с трудом пес поднялся. Он угрожающе смотрел на меня. Я замахнулся тростью. Он попятился. Шатаясь, как пьяный, он прошмыгнул в дом. Мы не осмелились вернуться туда, где причалили. Вместо этого пошли по улочке, огороженной высокими зелеными изгородями, которая шла на север в сторону дворца и церкви. Мы не говорили о том, что увидели. Меня мучила боль, и я еле переставлял ноги. Я опирался на руку Кэт. Улочка была узкой и очень грязной. Дождь лил не переставая. Но нам никто не встретился.

Вблизи дворца Ламбет домов стало больше, и нам попадались люди, шедшие и в одну, и в другую сторону. Почти никто не обращал на нас внимания. На дворцовой пристани собралась небольшая толпа в ожидании общественной баржи, которая курсировала вверх и вниз по течению с каждым приливом между Лондоном и Виндзором. Тут собрались люди всех мастей, многие незнакомые друг с другом, и мы с Кэт затерялись среди них.

Нам повезло – там была и грузовая лодка, которая брала пассажиров, чтобы переправить на другой берег и высадить на пристани у Вестминстера. Я заплатил, и мы перебрались на противоположный берег. Скрыться от дождя на воде было невозможно. От внезапных порывов ветра лодка раскачивалась и дергалась, как дикий зверь. Нас бросало то назад, то вперед и окатывало водой.

Когда мы добрались до Вестминстера, я был полуживой. Во дворе дворца была стоянка наемных экипажей, но я мучился от боли, мы оба замерзли, промокли, устали и были удручены. Я не мог даже помыслить трястись в экипаже до Савоя.

– Сюда, сэр, – сказала Кэт. – Нам нужно найти укрытие на время.

Мне все стало безразлично. Кэт взяла меня за руку и повела в сторону «Собаки», большой таверны на северной стороне двора, рядом с воротами на Кингс-стрит. Тамошний гам чуть не оглушил меня. После убийства Челлинга я утратил привычку свободно передвигаться. Большой зал был заполнен до отказа, но Кэт нашла нам два места на скамье за общим столом. Я попросил разбавленного спирта, а она поступила мудрее и заказала нам супа, хлеба и кувшин эля. Официант бросил на меня любопытный взгляд. Я отвернулся.

Мы ели и пили молча. От спирта я сильно закашлялся, но в животе стало тепло. Постепенно суп меня согрел и вернул к жизни. Я и понятия не имел, как сильно проголодался.

Потом Кэт возилась со складками своего платья, пока я разливал остатки эля. Она вынула из кармана лист бумаги, который нашла среди вещей Табиты. Теперь он был смят и влажен. Она разгладила его на столе перед нами. Местами дождь размазал чернила, но крупный почерк с наклоном разобрать было легко.

Когда в шелках моя Селия ходит,

Тогда, тогда (я думаю) так сладки

Ее одежд струящиеся складки.

Затем, когда мой взор ее находит,

Я вижу вольный трепет одеянья.

О, как меня пленит ее сиянье!

– Вирши, – тихо произнес я, хотя нас вряд ли могли подслушать в этом многолюдном шумном месте. – Любовное стихотворение, написанное госпоже Хэмпни в ее шелках. Ее желтое шелковое платье?

– Он его даже не написал, – сказала Кэт. – Списал и поменял имя дамы.

– Откуда вы знаете?

– Эти строки принадлежат господину Геррику. Однажды моя тетушка Квинси переложила их на музыку. – Она бросила на меня взгляд. – Вы не поверите, – продолжила она, – но он был священником.

– Если это окажется почерком Лимбери, тогда…

– Тогда он у нас в руках. Правда, только как любовник Селии, но и это уже кое-что.

– Наверное, Табита нашла стихи в бумагах своей хозяйки, – сказал я. – И решила, что сможет с их помощью вымогать деньги. А это значит, она знала, что у хозяйки есть любовник.

– И Табита также знала, кто он, – добавила Кэт. – То, как она вела себя с госпожой Ли, доказывает это. И отсутствие интереса найти новое место. Она думала, что Лимбери будет ее содержать, чтобы заручиться ее молчанием.

– А он решил, что лучше закрыть ей рот навсегда.

– Но, возможно, она сама убила себя, – сказала Кэт. – Когда ее найдут, могут подумать, что она лишилась ума от горя, когда ее мать умерла. Поэтому и наложила на себя руки. И мы не знаем наверняка, как все было. В конце концов, никаких следов Лимбери там нет.

Я заерзал на скамье.

– Никаких? – Я впился ногтями в правую ладонь, чтобы отвлечься от боли. – Не совсем. Кто-то там все же побывал. Мужчина, вполне вероятно, джентльмен.

– С чего вы взяли?

– Собака. Думаю, ее закололи шпагой и сочли мертвой.

Глава 32

Преисполненная радости, Джемайма сидела в своей личной гостиной с серебряным карандашом в руке. Она была одна.

По оконному стеклу хлестали струи дождя. Небо было серое, с угольно-черными перьями дыма, поднимающегося из труб. Похолодало, и она велела растопить камин.

До сегодняшнего утра она не была вполне уверена в своих выводах, хотя подозревала это уже больше недели. Потом, после разговора с Мэри, ей стало понятно, что она не ошиблась. Обычное женское недомогание не началось вовремя в этот раз, а раньше никогда не было задержки. Единственное объяснение этому факту – она беременна.

Она испробовала многочисленные методы, гарантирующие зачатие, и делала все, что советовал врач. Должно быть, какой-то метод сработал. Корни папоротника и металлическая стружка в теплом вине? Или припарки из бараньего навоза на живот?

Не важно. Она приложила левую руку к животу. Она уже чувствовала, как внутри нее зарождается жизнь. Она была в этом уверена.

Перед ней лежал список имен, разделенный на две колонки – одна для мальчиков, другая для девочек. Придя к внезапному решению, она зачеркнула имена девочек, глубоко вонзаясь карандашом в бумагу, чтобы от них не осталось и намека.

Это мальчик. Это должен быть мальчик. Ее отец хотел, чтобы его окрестили как Джорджа Сайра Лимбери. У нее не было возражений против Сайра – в конце концов, рано или поздно мальчик станет владельцем Сайр-плейс, – но ей никогда не нравилось имя Джордж. Она ничуть не сомневалась, что ей удастся склонить отца на свою сторону. Что касается Филипа, она была уверена, что он согласится с любым ее выбором. Ели она подарит ему сына, он позволит ей все, что в его силах.

Джемайма написала: Валентин. Она отложила карандаш, сложила руки на животе, откинулась назад и задумалась. Снова взяла карандаш и написала: Кристофер.

Она почти не разговаривала с Филипом после их